Напитать собою ближних
1987-й
Если Платон не ходит за материалом для очередной статьи, то читает или пишет роман о своей жизни, а как-то отвез написанное в перепечатку и слышу:
- Рублей двести надо будет машинистке отдать…
А между тем за последние два месяца давал мне только по сто пятьдесят, так что снова буду тянуть до своей зарплаты… Да-а, на его нерегулярные заработки за выступления по области и редкие публикации в газете жить нелегко, вот и накаляются и его нервы, и мои.
Пришел, и прямо от порога услышала:
- А я теперь нештатник в «Рабочем».
Выпорхнула из кухни:
- Да ты что!? - вытерла руки о фартук, чтобы всплеснуть ими: - Радость-то какая...
- Нештатником-то взяли, - погасил улыбку, - а вот в штат не захотели. Ну, что им Горбачев и гласность! В белых тапочках видеть её хотели б, так что нечего пока ожидать от этих коммуняк.
- Ну что ж, с худой овцы - хоть шерсти клок, - попыталась народной мудростью утешить вновь испечённого нештатника… да и себя.
После записи передачи села в свое любимое кресло: ох, хоть б несколько минут побыть одной!.. Но влетел Володя Гуглев, - он, де, подал заявление о выезде за рубеж!.. «Хуже там не будет... надо искать себя в жизни... только один раз живём... лучше там быть рабочим бензоколонки, чем здесь - собкором». Слушала его, поддакивала, сочувствовала, согласно кивала головой…
А когда ехала троллейбусом домой, подсела жена оператора Жени Сорочкина, и всю дорогу!.. перед моим лицом мелькала её сухая, маленькая ручка, скрипел, шипел голосок, иногда на щеке ощущала брызги её слюны, - проклинала Женьку, а я, прижатая к стеклу… прижатая не только её боком, но и ненавистью, смотрела в окно и мне до слёз было жалко и её, и Женьку, Гуглева, и вот эти, мелькающие за стёклами троллейбуса, исхлестанные снегом с дождём, деревца… и Платона, и себя.
В Карачев…
В поезде всё болела и болела голова, поэтому до дома шла медленно, глубоко вдыхая, - а вдруг свежий воздух поможет? Нет, не помог.
А в хате холодно, сыро, серо. Присела на кровать, сунула руки в рукава.
- Давай электрогрелку включу, - мама предложила.
- Да нет, лучше бы печку…
Стоит рядом брат, расспрашивает о новостях, - скучно ему здесь, конечно! – а я, как на грех!.. ни-че-го не могу вспомнить! Ну, нет новостей, нет!.. Наконец, затапливает печку. Отогреваюсь, оживаю, чуть отступает головная боль, и понемногу начинаю подметать, мыть пол, посуду. В хате становится тепло, чистенько, - жить уже и здесь можно. Теперь строгаю замороженного кролика, что привезла с собой, чищу лук, чеснок, начинаю крутить мясо. Нет, не крутит мясорубка. Витька вынимает ножи, идет точить в коридор. Приносит, вставляет, намеревается крутить.
- Да нет, я сама, - хочу опередить его.
Усмехается:
- Да ты не думай, - догадывается. – Руки я мыл, это они от угля такие черные.
И вот уже - его, когда-то от замкнувшей электропроводки изуродованный палец, заталкивает в мясорубку кусочки мяса...
Теперь пеку котлеты. Рядом крутится в грязнущем свитере пятилетний племянник Максон:
- И почему вы с Глебом всегда такие чистые? - вдруг слышу.
Сварилась и картошка. И уже мама тянется за котлетой к сковородке.
- Ма, ну что ты… Сейчас подам с картошечкой, на тарелочке.
- Да я уж и так привыкла, - ест с ладони.
А рядом Макс тоже уплетает котлету и, поглядывая на меня, все приговаривает:
- Вкусно! Как вкусно! – а через какое-то время опять просит: - Ба, дай еще одну!
Ну вот, в хате чисто, тепло, пахнет котлетами, мама сидит на кровати, попивает чай с пирожными, приговаривая:
- Спасибо тебе, спасибо. ОбрАзила нас, накормила... Спасибо.
А мне уже надо уезжать. И опять: ох, как же больно!
Но там, в Брянске – тоже мои… родные.
На «Амаркорд» Феллини… Поэзия, мечта, блуждание в тумане...
И домой сквозь туманную сырость оврага, - через Судок.
Воздух - настой из трав… и Феллини… и уже трасса, улицы, но словно чужие.
А дома - Максимилиан Волошин:
Всё бытие случайно и мгновенно.
Явленья жизни – беглый эпизод
Между двумя безмерностями смерти.
Сознанье – вспышка молнии в ночи,
Черта аэролита в атмосфере,
Пролёт сквозь пламя вздутого костра
Случайной птицы, вырванной из бури
И вновь нырнувшей в снежную метель…
Мои начальники взяли под ручки, повели: отметим, мол, «тринадцатые зарплаты».
Да нет, знала: не «тринадцатые» приглашают отмечать, а будут уговаривать и дальше вести «Десятый канал».
И сидела в их уютненьком кабинете, и пила ликер, потом - коньяк... Да нет, не хотелось их, таких улыбчивых, огорчать, что ещё думаю: тащить ли опять эту ношу? Потому поблагодарила, встала:
- Эфир же прямой... А вдруг что случится?
И ушла в аппаратную. А там Миша, видеоинженер, протянул полстакана сухого вина:
- Ну, пожа-алуйста, Галина Семеновна! - и улыбнулся так солнечно!
Разве можно было отказаться?
И такой хмель заиграл легкий и устойчивый!.. Мелькали разноцветьем мониторы, успокаивающе шумела аппаратура, а мы с Мишей говорили, перебивая друг друга о Гессе, о космосе, о душе. Каким умным парнем оказался! И почему сразу спросил об «Игре в бисер», о Коктебеле, о Волошине? Оказывается, и он поднимался к его могиле, стоял над плитой... Вот ведь как неожиданно раскрывается человек! Ходил рядом очкастый инженер электроник… не очень-то и заметный, а душа оказалась такой понятной и близкой!
Уже в двенадцатом часу ехала домой и думала: а, может, остаться на «десятом»?
Да, хлопотно, трудно, и домой каждый день возвращаюсь в двенадцатом, но ведь интереснее, чем на втором делать забубенные передачи? Пожалуй, скажу завтра моим ласковым начальникам: хорошо, остаюсь.
Обычно, когда все улягутся, приходят мои сладкие мгновенья: наконец-то никому не нужна, наконец-то одна и свободна!.. А вчера, забившись в угол дивана и надев наушники, до часа ночи смотрела концерт Пласидо Доминго…
Вот в такие минуты и возникает аура благости.
И собственная маленькая жизнь покажется нужной не только тем, кто рядом, но и тому, кто где-то ТАМ, в неизвестной нам Вечности.
Но как же стремительно тают эти мгновения!
И хорошо, если входишь в привычное тихо и незаметно, но чаще...
Чаще надо сделать усилие, чтобы очнуться безболезненно.
Проснулась, вошла на кухню... Мои сиамские близнецы, то бишь сиамские коты еще дремлют на диванчике, свернувшись калачиками, но амбре!.. И сразу решила: стреляйте в меня из пистолета, режьте на части, а оставаться на кухне, снова жарить картошку, крошить салат для моих милых деток не-бу-ду! Нервы даже за ночь не успокоились из-за них!
Вчера-то вырвалась на наш «земельный надел» только часа в три, – пока завтрак, обед приготовила, пока пирог с яблоками испекла… И как же хорошо там работалось! Подгребла засохшие сорняки, посидела у костерка, высадила тюльпаны, побродила под березами…
А когда ехала домой, думалось: как же здорово, что у нас есть этот клочок земли, что вот сейчас приеду домой, ополоснусь под душем и сяду смотреть веселую передачу «Белый попугай»…
И приехала, и ополоснулась... почти, когда вдруг услышала:
- Ты посуду за собой никогда не моешь! – голос дочки. - И в туалете опять плохо за собой смыл!
И сын прокричал ей что-то из зала.
- Дети, не ругайтесь! - пропела из ванной. - Нет, будто и не услышали. Оделась, вышла: - Сейчас же прекратите! - уже прикрикнула.
Нет, ноль внимания. Ну, и сорвалась... В слезах выскочила на балкон, Глеб - за мной:
- Мам, ты что?
А я подхватилась, накинула куртку, скатилась по ступенькам на улицу, перебежала через дорогу в чужой неухоженный двор, плюхнулась на лавку... Наревелась, нажалелась себя! Только в половине двенадцатого и пришла домой. Опять - снотворное…
И вот сегодня, сбежав от детей, сгребала мусор, снова сидела у костра… Благостно-то как было, тихо! Только птички посвистывали.
В «Новом мире» прочитала статью Арсения Гулыги «Миф и современность»:
«Не может быть прямого пути к истине! Обязательно - отклонение в сторону и винтовая лестница - вверх и в сторону. Единоличная мысль подозрительна. Да здравствует многоликая мудрость!»
А в нашей родной стране… Нет, и все же произошёл сбой в «советской отлаженной идеологической системе» коль напечатали не только слова о «пути к истине» Арсения Гулыги, но и «Белые одежды» Дудинцева.
Не хотелось смотреть сериал по этому роману, - тревожить душу, - и все же, со второй серии…
А фильм вот о чем: молодой ученый-генетик вопреки угодному «партии и правительству» Лысенко, который обещает быстрые и обильные урожаи в обход научной селекции, хочет продлить опыты своего учителя (уже высланного в Сибирь) по выращиванию нового сорта морозоустойчивого картофеля. И вот мечется он с этой картошкой, прячет от доносчиков свою опытную делянку даже в лесу, но петля на него уже наброшена, понемногу затягивается и тогда он, после самоубийства другого ученого, не вынесшего издевательства гэбистов, ночью бежит, унося с собой в рюкзаке клубни нового сорта. Но за этот его побег вскоре расплачивается его ученица, - хватают её верные псы партии и в тюрьме она кончает самоубийством.
А финал фильма «светлый»: через несколько лет герой наконец-то разыскивает на поселении в Сибири свою любимую, которая уже отсидела десять лет; главный гэбист умирает, продавшийся ученый – тоже и, казалось бы, добро торжествует, но…
Боже, не хочу жить с этой пыткой в душе! Ведь чем дальше удаляемся от социализма, тем мучительнее ненавижу его.
Начало ноября… С неделю было тепло, но вдруг подморозило.
Ох, как же неуютно, паршиво на улице! Будто висит в воздухе тонкий, пронзительный звук.
И на работе - собрание постановочной группы изматывающее, бестолковое… а надо усмирить, помирить всех.
И подготовка к эфиру нервозная, спешная… а надо объединить операторов, помощников, диктора, редактора, выступающих, чтобы в эти тридцать минут стали они чем-то единым.
Но – домой… В троллейбусе дочитываю последние страницы об Альберте Швейцере, немецком философе, музыканте, а потом смотрю на мелькающие за окном фонари и думаю: какой поразительный человек! Столько знать, уметь, получить признание и уехать в Африку лечить негров... И дожил до девяноста двух лет. И работал до последнего дня, а когда сердце износилось, сделал крест для своей могилы и умер.
Какие дубы иногда возвышаются!.. среди нас – мелкой поросли.
А за окном змейкой, по голой земле, вьюжилась пыль вперемежку со снегом…
А дома - дочка со своими проблемами, мрачный муж, которому изо всех сил стараюсь помочь…
А ночью - прокручивание дневного.
И только утром!..
Они, снежинки, кружили и кружили, прежде чем упасть… словно отрадные слезы после изматывающих душу часов.
Иду из бассейна и блаженствую...
С утра-то пасмурно было, стыло, но вот выпал снежок и от него словно светлее стало и всё преобразилось. Конечно, скоро растает, а сейчас - чудо!.. И уже поднимаюсь по крутой лестнице, но вдруг вижу: под горкой, возле дома стоит... а вернее - медленно оседает на снег пацан. Лицо - в крови, кровь и на пальто. Рядом- пожилая женщина:
- Упал! Разбился!
Подхожу, спрашиваю:
- Где здесь телефон?
Только под горкой, внизу. Останавливается и мужчина, - он как раз спускается по лестнице, - предлагает:
- Я позвоню…
- Скажите, что пусть выезжает скорая по адресу... - смотрю на номер дома напротив: - по адресу: нижняя Лубянка тридцать семь.
Потом стучусь в дверь дома. Девушка выходит.
- Бинт и вата есть?
Выносит. Стираю у мальчика кровь с лица, а он… Он сидит бледный, глаза полузакрыты, но, тихо постанывая, шепчет:
- Тошнит... Голова...
- Ничего, ничего, малыш, потерпи.
Нас окружают люди, стоят, смотрят, ахают, а я сижу на корточках и поддерживаю мальчику голову.
Вдруг кто-то выкрикивает:
- Скорая!
И впрямь: внизу лестницы стоит машина, а по ступенькам поднимается врач. Подходит, наклоняется над мальчиком:
- Голова кружится? Тошнит?
Отвечаю за него. Еще какие-то мужчины подходят, решают, что посадят мальчика на скрещенные руки и снесут к машине.
Иду домой… а в душе бьётся, ширится хрупкое и светлое чувство: ведь помогла же, помогла человеку!
А вечером, в «Белых одеждах», читаю:
«Мир дан нам таким, каков есть: ни прибавить, ни убавить. И ты не колеси зря в поисках счастья. Оно - в тебе. Когда положишь плоть свою, чтобы напитать ближних; прольешь кровь свою, переплывешь моря страданий; вылезешь на берег еле живой... тут счастье и найдет тебя».
Книгу «Игры с минувшим» в электронном или печатном варианте можно приобрести в магазинах издательства Ридеро - https://ridero.ru/books/igry_s_minuvshim/