Свет и тени "Серебряных сопок"

1985-й

Сегодня на телевизионную летучку пришел сам председатель Комитета Туляков и, сидя как раз напротив меня, обводит всех тяжелым взглядом:

- В Обкоме упрекнули, что наше телевидение слишком резко критикует, - и кончики губ скорбно углубляются, вздыхает: - Надо, как Летунов на ЦТ: критикует, а приятно.

- Так вроде бы и вовсе не критикуем, - бросаю.

Теперь нападет на тихого, робкого фотокора Мишу Гулака: не надо, мол, было снимать женщин на заводе в таких обтрёпанных халатах. 

- Конечно, - иронизирую, - почему с собой не привёз новеньких и не переодел?

Лишь взглянул в мою сторону, но промолчал. 

После летучки готовлюсь к вечерней записи очередной передачи о «буднях милиции», - заставки, фотографии, сюжеты, титры, раскадровка, - но все ж выгадываю пару часов и бегу по магазинам: может, выбросят что-либо из продуктов?.. Кстати, у нас в магазинах не продают, а «дают» или «выбрасывают». Что за терминология «победившего социализма»?

 

Радостное событие! Платону прислали договор из московского «Современника»* на издание сборника рассказов «Серебряные сопки»! Когда сообщал, то усы подергивались, маскируя улыбку радости. Еще бы! Года три собирал этот сборник по рассказику, и столько вечеров и выходных просиживал над ними!.. Да нет, рада, рада я, когда пишет, хотя в эти дни хлопоты по дому и с детьми ложится только на меня, а я с работы зачастую прихожу измочаленная!.. и так хочется забиться в уголок, но…  Но всё же, пусть пишет.

 

После обеда снежку подсыпало! И легкий ветерок, солнце!

До прямого эфира еще целых два часа и не пойти ли в мои «поля», что напротив телецентра!

И уже бреду по занесенной поземкой тропке, останавливаюсь возле кустика, до макушки укрытого снегом, подставляю лицо солнцу, закрываю глаза, - пусть и меня наполнит! – а потом любуюсь сапфирным поблёскиванием снежинок, утонувшими в снегу былинками, разморенными под солнцем грачами, - с обвисшими крыльями сидят под деревьями, лениво покаркивая, - и именно в такие мгновения думается: то, что делаю на работе до смешного!.. мелко и никому не нужно.

И только это - истинное.

 

Вчера Платон уехал в Москву, - вызвал редактор сборника: привозите, мол, всё, написанное, возможны сокращения и замены, много и правок будет.

- Послать его с этими правками к чёрту?  - нервничал. - Ведь договор-то уже подписан.

- Терпи уж до конца, - посоветовала. – Иисус терпел и нам велел.

И перед отъездом дала ему почитать Евангелие*. Нет, не взволновало,-  воспринял, как мудрую сказку, - но когда уходил к поезду, а я вскинула руку, чтобы перекрестить, то с готовностью снял кепку.

А сегодня - мой день рождения. Дети – в Карачеве, поэтому и не отмечала бы, если б ни Иза. А работает она на радио недавно, но мы как-то быстро с ней подружились, - умница, никогда не видела её унылой, всегда звучит в ней нотка юмора, - и похоже, что очень ко мне привязана, вот и на день рождения пришла с гвоздиками, хотя зима.

- Изочка, где достала такую прелесть? – искренне удивилась.

А она только рассмеялась… А смеется удивительно тепло, заразительно и темные глаза при этом вспыхивают такими ясными искорками!

Осталась и ночевать. Уложила ее в комнате Платона, прикрыла дверь и… и тут же мелькнула гадкая мыслишка: «Не будет ли шарить по его записям»? Отголоски КГБ*…

Господи, что с нами сделали!

 

Всю неделю настраивали «цветную» аппаратуру инженеры из Сочи. И было интересно с ними разговаривать, - всё же новые люди, -  но завтра уезжают.

- Было приятно с вами... - сказала на прощанье.

- Так уж и приятно? – почему-то грустно взглянул Сергей Григорьевич. - Я человек не из приятных, это и по физиономии видно.

- Ну, каждый видит то, что ему хочется.   

А дома, из приёмничка: «Лишь о том, что все пройдет, вспоминать не надо…»

И в душе -  сладостная боль!  И мгновение… как забытьё.

 

Платон вернулся из Москвы.

В рассказе «Адам и Ева» вычеркнули упоминание о штрафных батальонах* на войне*;   убрали лучший рассказ «Желтый свет перекрестка» о политическом заключённом, который, возвратившись домой, приспосабливается к жизни. И убрали потому, что в нашем социалистическом лагере нельзя упоминать о политических заключенных. Под большим сомнением и повесть «Труба», - в ней явно читается аналогия с тем, в какой «трубе» оказались все мы.      

- За эту повесть нас с вами... - сказал редактор.

Значит, опять будет переписывать, а я перепечатывать.

Даже отчаяние берет, глядя на него!

 

С двух до десяти вечера сидела и «латала» рукопись моего писателя, - заклеивала вычеркнутые места, вклеивала заново мною же перепечатанные. Потом Платон взял трехлитровую банку опят, бутылку «Старки», – для редактора, - и снова уехал в Москву.

 

Отпуск. Съездить бы куда-нибудь! Но нет денег, поэтому хожу на базар, шью, вяжу, готовлю завтраки, обеды, ужины, только делаю всё это, не торопясь.

А еще читаю Федора Ивановича Тютчева* и словно музыку слушаю: 

                      Лишь жить в себе самом умей -

                      Есть целый мир в душе твоей 

                      Таинственно-волшебных дум -  

                      Их оглушит наружный шум,

                      Разгонят дневные лучи, -

                      Внимай их пенью и молчи!..

Когда-то многое из него знала наизусть, а теперь…

… Вчера сын с отцом уехали на неделю к его брату в Донбасс, дочка ночует у подружки и я - одна. И возле меня - мое пространство, в которое никто не ворвётся.

Счастье!

… Только что посмотрела по телевизору грузинский фильм «Жил певчий дрозд»*… Перед фильмом-то сбегала в магазин, потом стирала, убирала и даже приятно было всё это делать, а после фильма… Герой - милый, добрый, суетливый в конце гибнет под машиной... А после фильма всё полетело в пропасть.

…Часа по три в день, - больше не могу, устает голова, - сижу над своею рукописью. Иногда… и до отчаяния!.. кажется: нет, не сумею, не смогу эти маленькие кусочки выстроить, смонтировать так, чтобы они гипнотизировали, притягивали; нет, не смогу «сшить» это «одеяло» так, чтобы не были заметны «швы», но… 

Но только - вперед! 

… Вчера перед сном перечитывала Германа Гессе*:

«Мир, мой друг Говинда, совершенен во всякое мгновение: каждый грех уже несет в себе благость, во всех маленьких детях уже живет старик, все новорожденные таят в себе и смерть, а все умирающие – вечную жизнь. Оттого-то все существующее кажется мне естественным: смерть, как и жизнь; грех, как и святость; ум, как и глупость.

На собственной душе убедился, что нужны мне были и грех, и сладострастие, и стремление к земным благам, и тщеславие, и мое постыдное отчаяние, дабы, наконец, отказаться от противодействия миру и научиться любить его таким, каков он есть, не сравнивая с желательным, созданным моим воображением, с придуманным мною видом совершенства».

Нечего возразить. Как же близок мне этот писатель!        

… Сейчас зашла в ванную, посмотрела на батареи, подумала: скоро пойдут дожди со снегом, мы закроем балконную дверь, которая летом всегда - настежь, в батареях забулькает горячая вода и...

И на какое-то мгновение рухнула в счастье!  Почему?

… Вечером в уголке балкона читала Афанасия Фета*, примостившись на перевернутой кастрюле:

                      Вот та и я, сосуд скудельный,

                      Дерзаю на запретный путь,

                      Стихии чуждой, запредельной

                      Стремясь хоть каплю зачерпнуть.

 Ну, хорошо, Фет – поэт. Но почему во мне - то же?                                   

… На два дня ездила в Карачев. В сумерках сидела на порожке нашего старенького дома и до мучительной боли ощущала родство и с ним, и с этим клочком земли.

Неужели здесь когда-то будут жить чужие люди?

 

Прихожу домой. Сын прямо у порога сует в руки книжку. «Серебряные сопки». Появилась в продаже?

- Да нет... На базе достал, - выходит из своей комнаты Платон, пряча под седеющими усами улыбку.

Поздравляю, трижды целую в щеки. Потом лежу на диване, ноги -  на спинке, чтобы стекла усталость. Но голова!.. ах, как же болит голова! Нет, без таблетки не обойтись.  

Боль постепенно уходит, остаётся лишь дурман, но уже могу рассматривать книгу.

         

У Платона на столе – целая «гряда», то бишь, стопка, «Серебряных сопок», а рядом - список тех, кому их подарит и галочками отмечено: кому – уже. Хочет купить еще пятьдесят штук, но нет денег.

- Возьми у Глеба, - посоветовала, - он же стипендию пэтэушную как раз получил.

А он:

- Да я у него и взял... на эти, что принес.

Вот так и живём.

 

Пришел мой муж и с порога пропел:           

- Я купил себе ковер и домой его попёр.

- Сам сочинил? - встретила. 

- Ага, - улыбнулся.

Но почувствовала: что-то грустное сейчас расскажет и, спасаясь, хотела развить «тему ковра»:

- В сказках-то русских герои ковры не пёрли, а летали на них.

А он… Молча разделся, прошел к себе, но через минуту вошел на кухню:

- В какое ужасное время живем! Я, журналист, и не могу сказать людям правду о том, что секретарь Обкома по идеологии Смирновский обокрал ветерана войны, записав себя соавтором его книги. 

- Ну, хорошо, - поставила перед ним для успокоения чашку чая с кубышкой мёда, - допустим: напечатал ты всё же свою правду, а дальше что? В корне изменится что-то?

- Да дело не столько в том, чтобы изменить, а, может, у Смирновского совесть проснётся? - Помолчал, отхлебнул из чашки. - Если б ни дети...

 

В местном Литобъединении обсуждали «Серебряные сопки» и Платон пришел поздно, ничего не сказал, и только утром:

- Да-а, здорово Сталин* вырубил человеческую рощу, - вошел на кухню, сел за стол. – И не только вырубил, но выкорчевал, - поправил себя и взглянул грустно: - Даже поросль не растет. Надеялся, что наши литераторы разберут мой сборник профессионально, а все выезжали только на эмоциях: это, мол, понравилось, это – нет, а почему?.. объяснить не могут.

Грустно, конечно, но чем утешить?

- Ладно, постараюсь я объяснить… если доверишь, - предложила в шутку.

- А что? – встрепенулся, - давай, пиши. Может, и получится.

И вечером… А начну, пожалуй, с цитаты из рассказа «Серебряные сопки»:

«... А когда он снова поворачивался лицом к нескладному каменному поселку у рудника, тут же начинал звучать высокий медный голос трубы. Музыкант играл неумело, но так настойчиво, так страстно - будто призывал солнце подождать, не уходить... Щеки Леонида Константиновича вздрагивали, глаза часто взмаргивали: эх, жаль, жаль, как жаль, что не подняться ему над степью, не поплыть над нею вместе с этим упругим звоном трубы»!

Возможно, герою Платона Качанова уже и не взлететь, не достичь того загадочного серебряного свечения, к которому стремился всю свою жизнь, но важно то, что в его душе еще звучит та очищающая музыка, которая является камертоном человеческого в Человеке…»

Но надо укладывать детей, да и самой пора… Но хорошо, что начало «положено», значит, придется писать и продолжение.

 

Сегодня Платон выступал перед студентами пединститута, знакомя со своей книжкой. Преподнесли гвоздики. Принес ещё и методические разработки по изучению творчества местных писателей и в викторинах, кроссвордах, играх – он.

Забавно.

 

«И такое состояние души «программно» для всех героев Платона Качанова потому, что почти каждый из них «застигнут» автором в день и час, когда подходит к той черте жизни, за которой неизбежен взлет хотя бы ещё на один виток, чтобы увидеть чуть шире, услышать чуть явственнее и вдруг обнаружить, что «... в жизни, как в театре: большинство - зрители, некоторые - актеры, и только очень немногие – режиссеры». (Рассказ «Незваная гостья»); что ты уже давно что-то среднее между ними: то ли «билетер», то ли «гардеробщик»? «А ведь мечтал быть там, на сцене, уж если не режиссером, то хотя бы хорошим актером... И если появилась в душе зависть к тем, кто смог стать «режиссером» своей жизни, то, значит, что-то неладно - в твоей?» - думает герой рассказа.

Подобным импульсом является почти каждый рассказ Платона Качанова, и в этом, безусловное достоинство сборника.

Но читатель может спросить: не кроется ли в этом однообразие, нет ли топтания на месте? Думаю - нет. Разность жизненных коллизий, характеров, возрастная планка героев, мера эмоционального восприятия ими вдруг обнажившихся истин, - всё это создает яркий, многоликий образ жизни, над которой ещё не поздно задуматься даже и тогда, когда пойдет «вторая половина дня и крылья мечты, надежды, благородных стремлений уже опустились, повисли ненужным грузом и просто мешают жить. Зачем встречаться с беспокойным прошлым? Пусть бы по-прежнему прикрывало твою лысеющую голову от беспощадных лучей жизни легкое облачко тихой грусти по не сбывшемуся», -  утешает себя Федор Матвеевич, герой рассказа «Адам и Лидия», шагая с чемоданом к вокзалу своей юности, и в этом - его побег от прошлого.

Но для нас остается суровая суть истины: «ничто, существенное для жизни, не дается человеку со стороны, все он должен добыть сам - в битвах совести и разума».

И именно этим «Серебряные сопки» Платона Качанова будоражат душу, заставляют думать, думать...»

 

Платон вошёл в зал:

- Галина Семеновна! Иди, покажу что-то, – и показывает сберкнижку: - Гонорар за книгу перечислили. Три тысячи семьсот.

И тут же берет карандаш, начинает подсчитывать: сестре должны двести, дочке - триста, Виктору за мед - сто пятьдесят, маме - триста восемьдесят, сыну Сережке надо бы на свадьбу...

- А, может, не давать? – взглянул грустно.

- Ну, как же? Надо.

- Сергею - сто, Гале сто пятьдесят, Глебу пятьдесят, тебе - пятьсот. Останется пятьсот...

- А диван? - спохватываюсь. - Диван же хотели в зал купить.

- Еще двести. Что забыли?

- Шторы на окна, - втискиваюсь в остаток.

А сегодня подходит ко мне гру-устный:

- Вот, получил гонорар, а в магазине обсчитали на тридцать копеек, и упрекаю себя, что не пересчитал там же.

 

 «…Но есть в сборнике рассказы, которые не отвечают главной мысли автора, - попытаться ещё раз оглянуться на свою жизнь, переосмыслить её. И вот два из подобных: «Новое здание» и «Как следствие любви». В них автор слишком категоричен, он не выносит на обсуждение с читателем свою идею, а просто декларирует: это - плохо, а это - хорошо. Плохо, что ради внешнего порядка, чётко отстоявшихся отношений «ученик-учитель», убивается живое чувство, стремление к полету, столь присущему юности (Рассказ «Новое здание»); и хорошо, если человек любит, хотя и безответно: «...любовь не пропадает, не исчезает бесследно. И все то доброе, что есть на свете, это всегда - как следствие любви», - так заканчивается рассказ, и таким декларативным финалом автор проявляет то, чего не смог сделать художественными средствами.

Тема любви звучит и в самом значительном сочинении автора, - в повести «После бесснежной зимы», и она как бы вступает в спор с предыдущим рассказом...»

 

Едем с Платоном поездом. Я - в Карачев, помогать маме пикировать помидорную рассаду, а он - дальше, в Орел, отвозить сестре взятые в долг деньги. 

Начало мая, а тепло по-летнему! В пустом вагоне мечется солнце, сизая дымка висит над удаляющемся городом, за окном зелеными облаками проплывают кроны деревьев, а на дачной остановке в открытую дверь вдруг впархивает трель настраивающегося соловья.

В вагоне, кроме нас, только трое. Я читаю «Огонек» с фотографией на обложке: Высоцкий* и Марина Влади*… голова ее чуть запрокинута, глаза полуприкрыты, улыбается… на неё смотрит Высоцкий, в руке сигарета, и тоже с улыбкой. Счастливы.

Потом читаю обзорную статью Натальи Ивановой о толстых журналах, и в ней - цитата: «Парадокс нашей эпохи в том, что все стройки коммунизма построены на крови зэков, политзаключенных».  Неужели становится возможным печатать вот такое!

Долго смотрю на мелькающие сосны… и вдруг кажутся они мне обелисками им, тем заключенным.

Выходим в Карачеве. Стоим на платформе. Советую Платону пересесть в вагон, где побольше людей:

- На всякий случай… Ведь деньги в кармане.

И он… в кепочке, с клетчатой сумочкой, переходящий в другой вагон.

 

 «…Возникает вопрос: если героиня повести Дина подавляет в себе любовь к главврачу больницы «ради дела, то каковым же будет «следствие» такой любви? И автор не даёт ответа. А жаль. Но строки о той самой любви, написанные им с подлинным лиризмом, прощают это, ибо в них любовь героя, преломленная, как в призме, вдруг вспыхивает всеми цветами радуги, наполняя всё вокруг глубоким, истинным смыслом.

И тогда: «... снова проявляется тот розовый, стремительно вознесенный дом; и весенний дождь, прозрачный и теплый; и радостное сверкание луж; и весенняя ясность неба; и ветка черемухи, оброненная на тротуар... И он, расстегнув ворот рубахи, стоит, подставив лицо дождю и, продлевая тот миг счастливого нетерпения - самый сладостный миг! - после которого пойдет через площадь прямиком по лужам, пройдет за дубовую дверь и, не обращая внимания на присутствующих, скажет: «Здравствуй, родная!» И увлечет ее под светлый дождь, под распахнутый свод небес, в томящий и весенний мир».

 

Под ярким зонтиком, прижавшись друг к другу, - прохладно! – двое, на них всё поглядывают прохожие и ей думается: как же ладно сидит на ней… сидит на мне этот костюмчик, да и волосы красиво летят по ветру… И ещё почему-то кажется: мы - в чужом городе, хотя прилавки и красны от лесной земляники, зелены от деревенских малосольных огурцов. И уже, похрустывая ими, идем, бежим к остановке. Потом - ветерок в окно троллейбуса...

И снова дождик, зябко... а дома, по-быстрому: лук зеленый, огурчики в пупырышках, яичница с грудинкой, молодая картошечка и - по рюмке водки.

А на окне – дождинки. А за окном – дождик… дождь.

Как же мало нужно для радости!

 

 «Кому предназначена книга «Серебряные сопки»? Тем ли, кто только вступает в жизнь, или кто «прошел ее до половины»? Наверное, это не так уж и важно. Просто она для тех, перед кем встаёт вопрос: «А не стал ли я пассажиром того сверхзвукового авиалайнера, от полетов на котором порою мутит?» И если читатель поймёт и примет сомнение автора, то «в его памяти, в его душе снова засветятся усталые степные сопки серебряным светом и опять зазвучит труба, побуждающая к действию.»

----------

 *«Современник» - советское, а затем и российское издательство, основанное в 1970 году.

*Евангелие — в христианстве, весть о наступлении Царства Божия и спасении рода человеческого, провозглашённая Иисусом Христом и апостолами.

*Комитет государственной безопасности CCCP (аббр.: офиц. КГБ СССР; разг. «комитет», «органы», «контора», "чекисты") — центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик.

*1941-1945гг. Война Союза Советских Социалистических Республик против вторгшихся на советскую территорию нацистской Германии и её европейских союзников.

*Штрафные батальоны формировались из солдат, которые или струсили, или были «идеологически не подкованы». В них как бы давалась возможность кровью искупить свою вину на более опасных фронтах. За все годы войны в штрафбаты было направлено более четырехсот тысяч человек, и выживали в них немногие.

*Федор Тютчев (1803—1873) - один из крупнейших русских поэтов.

*«Жил пе́вчий дрозд» - художественный фильм, снятый на киностудии «Грузия-фильм» в 1970 году. Герой фильма музыкант Гия (Гела Канделаки) проживает короткую «птичью» жизнь в бесконечной суете.

*Ге́рман Гессе (1877-1962) — немецкий писатель и художник, лауреат Нобелевской премии.  

*Афана́сий Фет (1820-1892) - русский поэт-лирик, переводчик, мемуарист.

*Иосиф Сталин (Джугашвили) (1878-1953) - Генеральный секретарь ЦК ВКП, глава СССР (1924-1953).

*Владимир Высоцкий (1938-1980) - актер, поэт, бард.

*Мари́на Вла́ди (1938) – французская актриса.

 

Книгу «Игры с минувшим» в электронном или печатном варианте можно приобрести в магазинах издательства Ридеро - https://ridero.ru/books/igry_s_minuvshim/