В царстве кесарей
1982-й
Ура! Кажется, увижу Индию!
Автобиография, рекомендация-характеристика с места работы, пять фото, анкета: где и когда похоронен отец, ваши братья и сестры, где живут братья мужа, его родители?.. да, еще медицинская справка: можно ли делать прививку от холеры? Уф!.. Но собрала все эти бумажки за неделю. Теперь - «на комиссию» в Райком. Утвердят ли?
Вхожу. Заглядываю в кабинет секретаря:
- Можно?..
- Да. Ну и что? - бросает, не поднимая головы, с интонацией: чего нужно?
- Мне войти или здесь подождать? - улыбаюсь вопреки его «гостеприимству».
И снова его взгляд, как... на стул, и только один вопрос:
- Были раньше за границей?
- Нет.
- Тогда у вас преимущество, - и снова глаза - в стол.
Теперь - за второй подписью ко второму секретарю на четвертом экземпляре рекомендации с работы.
Стою у приоткрытых дверей в кабинет, жду. Идет!
Когда-то, лет десять, назад проходила практику в областной библиотеке, так он приударял за мной, а сейчас - мимо, не приостановившись, не взглянув, когда обратилась:
- Алексей Алексеевич, нужна только ваша подпись...
Вошел в кабинет, сел за длинный стол, дверь оставил открытой и, не ответив, спросил у мужчин, что уже сидят:
- Все собрались?
- Все... Даже лишние есть, - пошутил один, взглянув на меня.
Что делать? А-а, войду! И, зацепившись за шутку вошла:
- Ага… Это я лишняя, Алексей Алексеевич, - улыбаюсь, как ни в чём ни бывало.
Смотрит мрачно, держит паузу... но вдруг:
- Давайте... - протягивает руку.
Подписал! Утвердил!
Увижу Индию!
Индия, Цейлон… Может, потом и напишу что-то об этой неожиданной сказке, но только не сейчас, - слишком всё спуталось в каком-то ярком, радостном ощущении, и, наверное, поэтому иногда снится такое:
Я - в поле, ещё грязными клочьями мается снег, но полянами – трава зеленая-зеленая, яркая-яркая! Лежу на ней, вдыхаю запахи её, земли и от этого - радость!
Или:
Прямо на снегу, - глубоком!.. пушистом!.. ослепительно белом! - собираю цветы… огромные розовые цветы… и их уже целый букет! Дивлюсь: на снегу - и такие?..
И снова – радость.
Вчера Платон пришел домой в половине двенадцатого.
- Где так долго? - спросила.
- У Махонина.
За бутылкой коньяка, которую принёс наш «семейный художник» и друг Виктор Якушин, - повод: его картину взяли на выставку, - читал им свой новый рассказ «Прах Плеханова»…
Как-то, придя с работы, рассказала я Платону о Лёше, нашем киномеханике, который вечно рвётся рассуждать «глубоко и научно», хотя в голове у него... Так вот, в тот раз Лёша всё приставал к выступающему из моей передачи: «Скажите, а где теперь находится прах Плеханова*?» Наконец, мой остроумный ассистент Димка Миловидов спросил его мрачно, но с иронией: «Лёша, а зачем тебе прах Плеханова?» И Лёша уловил Димкину интонацию, - набычился, засопел… Так вот, рассказала тогда мужу это, а он и написал рассказ, развив тему по-своему, и вот вчера прочитал его друзьям, а они сказали: вещь, мол, очень глубокая, но держать её надо в столе и подальше, «чтобы не попала в руки гэбистов».
Но будет ли «держать в столе»?
Нет, еще не знает.
Командировка в район. Гостиница.
Затёртые, ободранные обои на стенах, нет покрывал на кроватях, нет половичков возле них, а рядом совсем седая соседка ровесница: её муж погиб в автокатастрофе восемь лет назад; дочь в девятнадцать лет родила, хотя мужа нет; у сына жена не готовит, не стирает, а только гуляет… И рассказывала всё это сдержанно, с полуулыбкой, но всё равно…
А утром, в прорвавшемся через тучи луче солнца – освежающе-жёлтый бархат одуванчиков и воздух обалденный!
С «Прахом Плеханова» ходил Платон к литературоведу Непомнящему, а тот посоветовал ввести в текст рассказчика, чтобы читатель иногда мог передохнуть от плотности повествования.
- Но Вам мешает журналистика, - добавил. – Тем не менее, Вы - самый глубокий писатель из местных.
И, в общем-то, он прав: в журналистике Платону мешает писательство, а в писательстве – журналистика.
Вечер встречи с композитором Микаэлом Таривердиевым…
Послала записку: «Вы творите гармонию. А что же делать нам, не творцам, живущим в этом дисгармоничном мире?»
Думала, что ответит: иногда, мол, наслаждаться той гармонией, которую предлагаем мы, но он прочитал… взглядом отыскал меня в зале (следил, когда передавали записку по рядам), улыбнулся и, молча, положил в боковой карман.
- Буду хранить, - только и сказал.
Ходили с Платоном в лес за черникой и моего мужа так искусали комары и оводы, что теперь весь - в крапинку. И все же ездил со мной в Карачев. Я полола картошку, а он корытом перетаскивал в сарай уголь, который как раз привезли, - Виктор выписал целую машину. Занятие, конечно же, было ему не по душе, - привык-то всё за столом, с ручкой и бумагой, а тут… Но ничего, почти тридцать корыт отволок волоком и в поезде отдыхал… молча.
А я читала Германа Гессе. Оказывается, он хотя и немец, но предки его служили России, - то-то близок мне «по духу», как мама говорит.
Отослал «Прах Плеханова» в Москву, в молодежный журнал «Смена».
Ну, что ж: «Попытка – не пытка».
Ура! Платон взял с собой детей и повез группу туристов в Ригу, - ему за это платят в день на кило «Докторской» колбасы… если попадется.
Придя с работы, блаженствую! Не надо готовить завтраки, обеды, ужины...
Чудо!
И продлится это чудо целых три дня.
Возвратили моему писателю рассказ из «Смены», - «не подходит по тематике», - но журнал не хотел бы терять автора: присылайте, мол, еще, посмотрим.
Сейчас стояли с ним на балконе, грелись на солнышке и вдруг услышала:
- Пишу рассказ, - посмотрел вниз на кроны каштанов, - но кому будет нужен? – Помолчал и добавил: - Да и всё, что написал, кому нужно?
Грустный, жалкий…
- Ну как «кому»? – бросилась утешать: - Ведь четыре книжки уже издал, так что пиши, пиши, старик, надо ж как-то барахтаться!
Ничего не ответил и нырнул в серую прохладу комнат.
А может, мне самой делать передачи, без журналистов?.. Но тогда неизбежны конфликты с ними, - отнимаю гонорар! Да и с начальством, - делай, мол, только своё. Нет, не смогу «выбивать» гонорары, ругаться, отрывать «свой кусок» - не смогу быть стервой.
А дочка посмотрела «Салярис» Тарковского и пришла с пылающими щеками: «Буду режиссером!» Что ответить?.. «Состоявшийся талант - это когда – вопреки»?
Полоса неудач у мужа: всё возвратили из газет и журналов, даже статейку из
«противоалкогольного» журнальчика, как его называет.
Как-то звонит Владимир Владимирович Соколовский, бывший секретарь Обкома по идеологии, тот самый, рассказы которого в своё время правил мой брат:
- Ноги отказали. Никуда не хожу, никого не вижу...
А я - ему:
- Владимир Владимирович, а у Платона и есть ноги, но всё равно «не ходит».
И рассказала про неудачи.
Приходила Зося, моя «индийская» подруга. Пили кофе, но говорила только она: её мастерская увешена акварелями с пальмами, океаном и бунгало, - не может забыть Индию! - о Валере, который был в нашей группе, снова об Индии и опять - о нём.
А во мне... Как это у Бориса Чичибабина?
Есть друзья, а в душе недоволен.
Одиночеством, что ли, я болен?
И за окном всё моросил и моросил дождь.
Платон отсылал письмо Кривоносову, местному писателю, пробившемуся в Москве и спрашивал: не даст ли рекомендацию в члены Союза писателей? И сегодня получил ответ: не переоцениваешь ли ты, мол, себя?
За ужином бросил:
- Наверное, и впрямь я не писатель.
А меж тем в «Литературной газете» напечатали его письмо к маститому Астафьеву. Правда, причесали, попудрили, приглушили взволнованность, но суть оставили. Значит, Качанов чего-то стоит?.. Но всё реже и реже садится за письменный стол, а иногда и скажет: «Кроме еды, ничего больше и не остается», или: «Стареем, стареем… Теперь, кроме одной рубахи да штанов, ничего боле не надо». А сегодня, когда подкрасила волосы, услышала:
- Все молодишься? Пора бы и остепениться.
Да не хочу остепеняться! И «одних штанов» мне мало! И стареть не хочу! И больно, что он уже и физкультуру не делает, и телевизор наш черно-белый готов смотреть вот таким, дергающимся.
Больно и тоскливо.
В 1991-м наконец-то и в России издадут философа Бердяева:
«В истории мира происходит противоборство двух начал: субъективности, духовности, свободы, истины, правды, любви, человечности и: объективности, мирности, пользы, устроения, силы, власти. Это и есть борьба Царства Божьего и царства кесаря. Сын Божий был распят, и дух распинается в этом мире объективации. Объективация духа и есть его распятие».
И эти строки словно приподнимут меня, - так, значит, не только мы, но и все те, кто пытается по-иному взглянуть на то, в чём живёт, «распинается в этом мире объективации»? Ну, что ж, это успокаивает и утешает… в какой-то мере.
Дождь, дождь… Всю неделю!
А по телевизору - о Веронике Долиной: трое детей, но пишет стихи, песни, ездит с концертами по стране.
Зависть.
- Зато ты источаешь флюиды, - Платон.
Ну, если флюиды...
Но утром - на сына:
- Кран в ванной вчера начал чинить и бросил!
На дочку:
- Ни черта не читаешь!
На Платона:
- Не вызываешь ни электрика к неисправным розеткам, ни газовика к протекающей колонке!
А еще этот дождь въедливый!.. гремящий по жестяной крыше балкона!
И лохматые деревья треплет ветер.
И мокрые листья мечутся по тротуару.
И на работе… в коридорах содрали линолеум, выкрасили стены. Вонь!
Ненавижу себя, презираю!
А вечером - голодный Женька Сорокин… сбежал от скандала с женой и вот теперь сидит, чинит наши розетки, а я жарю ему картошку.
Чуть позже – Платон подвыпивший с выставки Гусьлистова, и всё ходит по пятам и бубнит: звонили из «Современника», выбросили рассказ «Житная поляна», а это - название сборника.
И скулит, и просит совета, а я… а во мне!
Ну, где же, где вы?.. умные, талантливые, смелые, благородные! Хоть издали подмигните!
И слезы – перед сном, после фильма Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен» - его неправды святой не принял, отверг мир смертных и кесарей, - и последние кадры фильма: Мюнхгаузен поднимается и поднимается в голубое небо по веревочной лестнице и теряется в нём.
«Поблагодарили» Платона из Москвы сразу «Советская Россия» и «Журналист», - отсылал туда статью о кооператорах.
- Старик, как же я устала от этих благодарностей! – не сдержалась.
- А я?.. – жалко улыбнулся и ушёл к себе.
Приготовила обед и решаюсь всё же всколыхнуть отвергнутого писателя: не напечатали этого очерка, так другой… И вхожу, сажусь рядом:
- Что это Вы, Платон Борисыч, всё читаете, читаете... а не пишете?
Знаю: вызываю огонь на себя!
- Думаешь, писать... это всё равно что вязать? - А у меня, между прочим, сегодня отгул. А я, между прочим, пригласила его сходить в лес за грибами и вроде бы соглашался… хотя была бы рада, если б сел писать, и вот: - Лучше бы пуговицы к рубашке пришила, чем лезть в то, чего не понимаешь!
Сжимаюсь: ну что, получила? Да-а, но такого массированного огня не ожидала и поэтому сразу – слезы. Шмыгнула в ванную, закрылась. Нет, не рассчитала сил!
Но подошел к двери:
- Открой. Поговорим.
Не хочу открывать! Не хочу говорить! И даже видеть его не хочу!.. Но через дверь гундосю:
- Не благороден. Больно ранишь.
А он:
- Может, потому заставляешь писать, что б денег больше приносил?
Опять оскорбляет!
- Как же ты со мной живешь, если так думаешь? - уже рыдаю.
Но слышу: собирается уходить.
Нет, не выйду, не пожелаю ему счастливого пути!.. отсижусь на краю ванной.
У-ушел. Ну и, слава Богу. Иду в зал, ложусь на диван: а, может, он, отвергнутый обществом, так защищает себя? А, может, отвергнутый, так себя утверждает?
Ладно. На том и порешим.
И утром просыпаюсь с настроением: «всё хорошо, прекрасная маркиза, всё хорошо!» И ты сегодня весь день будешь счастлива! Дети живы, здоровы, мама, Виктор – тоже, денег с натяжкой, но хватает… Ну, что еще тебе нужно? «Так не надо печалиться...» как поётся в популярной песенке.
«И вдруг наполнилась её душа умиротворённостью».
Первый солнечный день после затяжных дождей и сразу – жара!
В квартире душно, бесят звуки с улицы, голоса за стеной… Завидую тем, кто живет в собственном доме!.. а еще лучше выйти б за порог и сразу - поля!
И после работы: нет, не хочу домой! Может, побродить вон там? И всего-то - перейти дорогу.
Тропинка среди молодой кукурузы, шуршание стеблей, совсем другой ветер в лицо!
И поле ржи – волнами, под ветром! - и подмигивающие васильки.
И даль с перелесками, с ярко-зелёными взгорьями, и нежная бирюза неба.
Ну да, да, была я когда-то птицей! До отчаяния хочется лететь над всем этим!.. слышу даже шелест своих крыльев, ощущаю прохладу ветра под ними! Но бреду среди метущейся ржи, срываю несколько васильков, и почему-то вдруг: «В то лето волосы ее совсем выцвели и пропахли ветром». Чьи? Почему? Не потому ли, что мои - лохматит, холодит ветер?
Но всё ближе трасса и уже: красные, синие, желтые троллейбусы там, на кольце.
Нет, не хочу - в них!
И нахожу поляну с ласковой не примятой травой.
«Упасть лицом в траву и плакать...»
И падаю. И припадаю к ней щекой, вдыхаю аромат… а потом долго сижу, прижав к земле босые ноги.
И чудо! Крадучись, змейкой уползает тоска, мучившая последние дни.
Чтобы обрести силы Антей припадал к земле… А, может, это и не миф вовсе? Все, что нашла там, в поле, бережно несу домой в букете васильков.
Платон стоит в коридоре, дочка выходит из кухни.
- Привет от полей! – протягиваю им васильки. – Дорогие мои, как же скверно, никчёмно, нелепо мы живём, - хочу ошарашить принесённым. – Ведь всё, что так позарез необходимо, там, в полях!
А дочка хрустит огурцом… а муж читает газету.
Нет, не смогла.
Значит, в другой раз.
Сон.
С неба, прямо на меня, стремительно, вниз головой, летит… и уже - надо мной!.. мужик… и лицо его наплывает, увеличивается, искажается, как в широкоугольнике, и вдруг, застыв предо мною, губы зловеще шепчут: «Отведи пальчик... Пальчик-то отведи!» И сразу - угол в какой-то хате… и прямо на полу, прижавшись к стене, сидит... вроде бы Платон?.. да-да, это он!.. в белой рубахе, в безрукавке... голова опущена, а на плече - чёрная птица… бросаюсь к нему, но тут же его перекрывает перекошенная рожа того мужика… опять Платон... нет, мужик... Платон, мужик... как микшером, на пульте!.. долго!..
И начинаю кричать.
И опять маюсь, итожу, скулю... Вышла на балкон. Сумерки. Двор пуст. Тихо. Но вдруг – постукивание… легкое постукивание палочки по асфальту. Слепая тычется в ограждения, в кусты… возвращается, снова ищет дорогу... и этот осторожный, вкрадчивый стук-стук палочки по тротуару.
Что ж томлюсь-то? Той, что внизу... да и маме разве больше досталось?
Из Германа Гессе:
«…Наше субъективное, эмпирическое, индивидуальное «я» крайне переменчиво, прихотливо, крайне подвержено всяким внешним влияниям. Но есть и другое «я», скрытое в первом, перемешанное с ним. И оно - высокое, святое. Оно не является личным, оно есть наша доля в Целом, в Безличном, - в Боге. И стоит искать такое «я», следовать за ним. Только это трудно, - вечное «я» тихо и терпеливо, тогда как другое столь нескромно и нетерпеливо».
Боже! Как же часто мы, задавленные господством кесарей, теряем себя! И уже не хватает сил душевных искать в себе это ускользающее «высокое и святое» я!
Снова - в Карачев с Платоном…
Весь день - дождь, солнце, прохладно, жарко, дождь, солнце и зелень бушует!
А назад почти в пустом вагоне – и с братом.
И снова крупный обильный дождь!
А мы - об очерках непривычно смелых и правдивых в литературке: земля, аренда на три, десять лет?.. и не будут ли эксплуатировать её, а потом бросать; о письме старика из Кургана, вспоминающем о раскулачивании крестьян в двадцать восьмом…
Чудо! Об этом - в газете? Значит, что-то меняется вокруг нас?
Шли по берегу озера, в молодом березняке срезали темноголовые подберезовики, бурые маслята, лохматые волнушки, и набрали их полную корзину!
Набрели на поляну среди молодых сосен и елей, присели на чуть шуршащий мох, прислонились к березе...
Рай!
Доедали бутерброды, пили чай из термоса, перебирали грибы, снова брели вдоль берега по траве-мураве, купались в озере и уже в сумерках, почти пустым автобусом, ехали домой.
Короткий праздник жизни!
Может, именно природа и подталкивает, направляет к поиску того самого «другого я», о котором пишет Гессе?
Может, только при встрече с ней и пробуждается в душе «вечное и святое «я»?
*Плеханов В. Г. – теоретик и пропагандист марксизма, философ, видный деятель российского и международного социалистического движения.
Книгу «Игры с минувшим» в электронном или печатном варианте можно приобрести в магазинах издательства Ридеро - https://ridero.ru/books/igry_s_minuvshim/