На меже перемен

У мужа всё по-прежнему: постоянной работы нет, редкие публикации в газете, выезды на выступления по области. А между тем мечтает построить домик под городом, копаться на грядках, - пишет-то рассказы уже редко, но сегодня…

Сижу в зале, шью дочке платье. Входит, присаживается:

- Хочешь, прочту тебе свой новый рассказ-притчу?

- Давай, - отрываюсь от швейной машинки.

- Читал его своим начинающим литераторам, а они не поняли.

- Читай мне, - улыбнулась. – А вдруг пойму?

- «Верность кормушке» называется.

Старый писатель... голубь на карнизе, которого тот кормит каждое утро.

Кончил. Молчу.

- Чего молчишь?

- Ну, что тебе сказать? - медлю. - Трудно вот так... сразу, - и снова тяну паузу. - Что ж ты такие короткие рассказы писать стал? - улыбаюсь. – Антон Павлович Чехов - в начале, ты - в конце. - Теперь он молчит. - Тебе бы значительное что-нибудь написать, - начинаю красться к своей теме. - Я понимаю: материал сам не придёт, может, только с подоконника, - и улыбнулась. Нет, не вспыхнул. Тогда смелею: - Тебе бы с год в районной газете поработать, ведь в неё-то, поди, возьмут? - Вижу: начинает злиться. - Работа, конечно, силы вытягивает… - делаю попытку смягчить его реакцию.

- Да, вытягивает, - кидает раздраженно.

- Но, в то же время, подбрасывает темы. Ведь в нашей жизни что-то начинает меняться, Горбачев обещает… 

- Работал я, знаю... - прерывает.

- Не злись, - уже стараюсь успокоить, - я ж не заставляю тебя работать, - и подождала: что ответит? Нет, промолчал. Тогда договорила: - А то, что сейчас читал... притчу, как ты называешь... она, конечно, понятна: за кормушку надо платить свободой, не знаю, почему твои начинающие не поняли? А мне рассказ кажется дидактичным. Извини. Он - как «Камешки на ладони» Солоухина*, раздражает меня подобное, хоть всё вроде бы и верно…

Ничего не ответил. Ушел в свою комнату.

 

Приехал с выступлений по области с местным поэтом Фатеевым и, посмеиваясь, рассказывает: 

- Стоит он на трибуне и, рассчитывая на смех в зале, говорит: «Но есть поэты, которые пишут вот такие стихи: «Бежит вода из кранта, забытого заткнуть...», а зал молчит.

После выступления стоят они на улице, ждут машину, в трех шагах от них топчутся мужики, один из них подходит и, стесняясь, говорит Фатееву: «Извините, пожалуйста, но вот Вы говорили про стихи... Один особенно запомнился, про крант про этот. Это точно, безобразие, конечно. Сколько этих крантов не закрытых по городу по-нашему! И льется, и льется вода из них, и никому дела до этого нету».

Фатеев задвигал челюстями, что-то хотел сказать, но поперхнулся... и заковылял прочь.

                                 

- Скоро у меня день рождения, - бросил вчера за ужином. - Как отмечать будем? – и взглянул пытливо: - Звать гостей домой или отметить в мастерской Махонина? Приглашу туда еще Виктора Якушина, да и всё.

- Конечно, для меня лучше, если б «да и всё», - тихо обрадовалась.

Хотела еще добавить: ведь при нашем дефиците денег и продуктов хорошо накормить компанию гостей ох как проблемно! Но не сказала, - может, сам поймет?

- Но если у Махонина, то подарков не будет.

- Да хрен с ними, с подарками! – оживилась. - Зато выпьешь с друзьями, посидишь, отведёшь душу...

- Ладно, подумаю, - пообещал.

 

Прочитал мне сегодня свой подправленный рассказ «Помни о смерти» о стариках-пенсионерах, которые работали при Обкомах, а теперь хочется им, чтобы память о них «осталась в веках».

- Правки твои заметны, интересней рассказ стал, но… - Взглянул вопросительно. - Но интонация-то автора осталась и слышится в ней явно: не принимаешь своих героев, а ведь…

- А ведь должен?

- Ну, не должен, конечно… Но если и редакторы «услышат» то, что я…

И всё же переписывать не стал и отослал в очень популярный журнал «Огонёк»* и в толстый – «Знамя»*.  

Будем «ждать ответа, как соловей – лета».

 

И всё же день рождения отмечал у Махонина в мастерской.

Приготовила им целую гусятницу плова с последним куском мясом, которое Галя привезла из Москвы, взял ещё банку маринованных помидоров, две банки рыбных консервов, кусок сала и две бутылки водки, за которыми накануне простоял часа три в очереди. Так что вернулся без подарков, но пьяноватый и довольный.

 

Возвратили рассказ из «Огонька.  

«Интересен ваш подход к теме, - пишет рецензент. - Пожалуй, в современной литературе ещё никто так не подходил. Но вы пишете по журналистки усреднённо…»

- Стиль у меня не хуже, чем у многих писателей, - размышляет грустно. – Гранин* пишет не лучше, Быков*, Залыгин*...

- Да, конечно, - хотела утешить.

- Но все же теряю веру в себя, - подытожил.

- А чего ты теряешь-то? Не знаешь, почему отказали? – Молчит, смотрит в окно. - Да потому, что… как там у него? «В современной литературе ещё никто так не подходил…»

Ничего не ответил мой непослушный, вытесненный на задворки журналист и писатель.

 

Ездили всей семьей в лес за ежевикой. Вначале - автобусом, потом... И уже сели в вагончики узкоколейки, которая углублялась в лес, и уже поехали, но попрыгали на ходу, - начинался дождь. Но я всё же тянула:

- Пошли! Дождик-то чуть-чуть моросит. Грибков поищем…  

Дети упрямились, но Платон согласился. Наконец, отправили их домой автобусом, а сами, дошли до леса, а когда снова пошел дождь, сидели под лосиной кормушкой, слушали шум дождя, брели к трассе вдоль лесной дороги по мягкому, чавкающему настилу ельника, наслаждались запахами отяжелевшей от влаги зелени, срезали скользкие, веселые грибы, а домой возвращались тоже в дождь почти пустым автобусом.

И то был праздник!

А дома даже выпили за эту «неудачу».

- Но если она была одной из ступеней к какой-то неведомой нам цели, - философски добавил Платон.

А по мне… так и без «неведомой».

 

Возвратили «Помни о смерти» и из толстого журнала «Знамя», тоже поблагодарив «за внимание».

- Пробиться стало почти невозможно, - грустно жалуется Платон. - Раньше были бездарные разбойники, а теперь, когда свободнее в прессе стало, даровитые повынимали из своих столов залежавшееся.

И, наверное, он прав.

 

Звонил какой-то мужчина и просил передать Качанову, что, мол, на Дормаше есть место в многотиражке.

- Может, пойдешь туда? - спросила, когда вернулся с выступлений. – Как-никак, а будет постоянная зарплата, да и наблюдения «в сложный перестроечный период».

- Не охота устраиваться… Да и к брату в Донбасс съездить надо, - тихо, но решительно отрезал. «Вот это да!..» - ахнула про себя, но вслух только и сказала:

- Кому ж охота постоянно работать… - и вздохнула. - Я бы тоже хоть сейчас ушла «на вольные хлеба», если б средства позволяли.

- Да не-ет, - протянул, - ты не ушла бы.

А я-то молюсь перед сном: Господи! Ни о чем тебя не прошу, только сделай так, чтобы муж получал хоть небольшую, но постоянную зарплату!

 

Собирается в Зимогорье к брату Жоре и берет с собой Глеба, а тут как назло!.. на практике залил он голубой краской туфли и брюки. Правда, брюки оттер ацетоном, а на туфли не хватило. Что делать? Поехал искать по магазинам, но не нашел.

- Эти туфли надо уже на свалку выбросить, - проворчал, когда вернулся, - или цыганам отдать.

- Выбрось! Отдай! - завелась с пол оборота. - И иди, купи новые… за свою пэтэушную стипендию.

Подхватил эстафету и Платон:

- Избаловали сына! За двадцать пять рублей туфли ему купили, а он... Надо осторожней было быть с красками.

В общем, испортили парню настроение напрочь. Но тут позвонила дочка с работы: достала, мол, ацетон и пусть Глеб к одиннадцати подъезжает к проходным. А уже в четырнадцать - поезд. Но все ж съездил и снова стал оттирать краску. А Платон всё ворчит, ворчит… И я воздеваю руки к небу:

- О-о!.. Ну, улыбнись же ты хоть разочек, батя! Перед дорогой-то!

Обиделся:

- Вечно вам нехорош!

За обедом сын сидел насупленный.

- Не хочешь ехать? - спросила.

- Не хочу.

- Ну, тогда сдавайте билет.

А Платон опять:

- Хочешь, как лучше... - И к Глебу: - Надо осторожней быть. Я в своё время…   

О-о!.. И до самого ухода рефреном - эти туфли: краску-то с них оттерли, а вот тёмные пятна остались.

 - Глебуш, - попыталась взбодрить, - да не обращай внимания на эти чёртовы туфли! Ну и что? Может, мода такая пошла, с пятнами… 

Но наконец-то уходят. Машу им с балкона рукой. Проплывают внизу: лысеющая голова Платона и в голубую клеточку рубашка Глеба… та, что из уцененного.

 

Из Зимогорья вернулись загорелые и довольные.

Все эти дни ощущаю в муже перемену, - словно вспыхнул в нём какой-то внутренний согревающий свет. Вот бы навсегда!..

 

В анкетах «Рабочего» читатели называют статьи Платона лучшими.

- Конечно, пишу я неплохо, - услышала за обедом, - но…

- Но в последнее время ты ничего не пишешь для центральных газет, - тут же подхватила.

Ничего не ответил… Потом пошёл пройтись, возвратился и с порога - на дочку:

- Почему со стола не прибрала?

Сын под руку подвернулся, и - на него!.. а тот:

- Во, не успел прийти, а уже всем настроение испортил.

Дал ему в лоб щелбанец. Я вроде бы на всё это не прореагировала, но чуть позже размечталась вслух:

- Как хорошо, когда муж целыми днями на работе!

- И когда денег кучу приносит, - не смолчала дочка.

- Да деньги не столь важно, - извинилась за неё, - а вот настроение семьи...

И снова Платон ничего не ответил. И прошёл к себе. И закрылся.

 

Ни впечатлений, ни встреч… В такие дни словно уходит земля из-под ног и не за что зацепиться, чтобы не лететь в тоску, в безысходность, а тут еще и Платон:

- Жизнь, Галина Семеновна, это - ошибка.

Но вечером закружила метель…

Люблю метели! В них - движение, игра… сопротивление чему-то? Или метущаяся, буйствующая энергия что-то обещает? Вот, мол, только отбушую и... Момент ожидания.

 

Конечно, какие-то перемены ощущаются в нашем замкнутом социалистическом лагере, но только там, в Москве. А «на местах», как сейчас принято говорить, ни-и в чём не заметны, и если бы ни центральные газеты, телевидение, радио, то...

То «хоть удавись»!

                     

На улице пасмурно, слякотно, сыро. А ведь сегодня тридцать первое декабря!

Как-то неожиданно все сошлись на кухне и вначале даже шутили, а потом...

- Глеб, ну почему ты за молоком не сходил? - вспомнила вчерашнее поручение.

- А почему я должен ходить, а не Галька? – попробовал отфутболить мой упрек в адрес сестры.

Загудел на неё и батя:

- Вон паутина в углу висит, а она не снимет. Уже целый месяц наблюдаю.

- Он наблюдает! - вспыхнула и я. - Ну, взял бы веник да снял.

- Да я-то сниму, - и голос его стал крепчать. - Я всё могу, а вот вы… - и как всегда стал обобщать.

- Это я всё могу! – перехватила инициативу.  - И на службу ходить, и по магазинам бегать, и обеды-завтраки-ужины готовить, и читать, и писать, а ты... ты только наблюдаешь!                                                                

Чувствую: по-онеслась! И самое противное сразу – слезы.

Но надо успокоиться. Новый год как-никак... Закрылась в ванной, умылась, испила водички. Ладно, всё, успокойся! – приказала себе.

И успокоилась... почти. И побежала на базар, а там... За мороженой свининой очередь! Нет, сегодня мне очереди не осилить. Побегала-побегала, да так ничего и не купила. Ладно, стушу картошки, поджарю курицу,- хорошо, что вчера на работе дали, а мы не съели, на оладьях перебились. На ходу сжевала листок свежей капусты и сразу начал болеть желудок, - не помогли ни березовые почки, ни мята.

Дочка – молодец. Убирает в квартире, а сын… Сын мается бездельем. Забурчала на него, но пока – про себя. Правда, чуть позже садится ремонтировать телевизор... Этот наш телевизор настоящая сволочь! Вот так же и в прошлом году отключился под самый-самый Новый год!

Ёлки-палки! Вроде бы и готовить было нечего, а провозилась до вечера. 

Кажется, Глеб всё же отремонтировал телевизор.

А желудок все болит, болит!

Галя сбегала к подруге за таблеткой, - чуть помогло.

Девятый час уже?.. Фу, управилась, наконец-то! Можно и «Вокруг смеха» посмотреть. Только начал выступать Хазанов, а телевизор хоп!.. и отключился! Ну, паразит!.. Снова Глеб полез ремонтировать... я что-то подсказала, он огрызнулся.

Опять - слезы!.. Опять - в ванную.

Пососала валидол... Слава Богу, дышать стало легче… А тут как раз, и дочка пришла от подружки, - ездила к ней за сосисками, которые та из Москвы привезла.

Сели за стол. Платон, как всегда, надел белую рубашку, я накинула на плечи индийский платок. За час до «Нового» вылетела пробка из шампанского, а я вздрогнула… Ещё летом «презентовал» мне эту бутылку коллега Поцелуйкин, раздобыв по блату…

Платон «коротко подвел итог года», пожелал всем здоровья, удачи, взяли по конфетке… Дочку в очереди чуть не задавили за этими конфетами! Стояла, зажатая, в угол и чуть не плакала… Зажгли свечи. Сиреневым облачком засветилась ветка сибирского багульника… купила её на базаре у таджика... и его мелкие цветочки вспыхнули каким-то удивительно радостным светом! Да и телевизор вдруг ни с того, ни с сего очнулся!

В половине двенадцатого дочка с сыном ушли встречать Новый год к подруге и стало ти-ихо, а около двенадцати вдвоём посмотрели выступление Михаила Сергеевича Горбачева*, чокнулись остатками шампанского: «За перемены! Чтоб свободней дышать стало!» и выпили, посидели, молча. Я осталась у телевизора, а Платон ушел в свою комнату и послышался…

И послышался бесовский вой… Обычно-то, перед тем как уснуть, ставит себе на грудь коротковолновый приёмник «ВЭФ», слушая «Би-би-си» или «Свободу»,* вот и сейчас в новогодний концерт ворвался рёв глушителей, - это наши «пастухи», а, вернее, шакалы мечутся в поисках зарубежных радиостанций, чтобы вцепиться им в горло.

--------------

*Влади́мир Солоухин (1924-1997) — русский советский писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы».

*«Огонёк» — российский (а также советский) общественно-политический и литературно-художественный иллюстрированный еженедельный журнал.

*«Знамя» - ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издаётся с 1931 года.

*Дании́л Гранин (1919-2017) — советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель.

*Васи́ль Быков (1924-2003) –белорусский писатель, участник войны.

*Серге́й Залыин (1913-2000) - русский советский писатель и общественный деятель, в 1986–1998 гг. главный редактор журнала «Новый мир».

*Михаил Горбачёв (1931) - Генеральный секретарь ЦК КПСС в 1985-91, президент СССР в 1990-1991 годах.       

*«Ра́дио Свобо́да»- международная некоммерческая радиовещательная организация, финансируемая Конгрессом США. Перестали глушить с 30 ноября 1988 года